Когда я училась в Куйбышевском педучилище, русский язык и литературу у нас преподавала Туманова Лидия Ивановна. Однажды на уроке литературы она предложила нам написать сочинение – воспоминание об одном событии из детства, которое когда-то потрясло нас и осталось в памяти до сих пор.
   Долго ворошить мне свою память не пришлось. Если – детство, то деревня, в которой оно прошло, а если деревня – то люди, которые меня окружали. А что, если их всех объединить и разом написать обо всех. Людей, обычно, объединяет какое- нибудь горе, тогда человек проявляется во всём своём великолепии.
   И сразу, почему-то, всплыли похороны дяди Миши Николаенко. Именно здесь я увидела многих людей, среди которых жила, другими глазами. И потом, на протяжении долгих лет, видела, какой заботой и вниманием была окружена семья Николаенко со стороны местной администрации, со стороны односельчан, моих родных и близких, и мы, дети, невольно прониклись большим вниманием к этой семье, постоянно старались им чем-то помочь.
   Расписалась. Урока мне не хватило. Лидия Ивановна прочитала мой черновик и приятно удивилась: «Вон куда ты замахнулась! Ну что ж дописывай дома».
   Толстую тетрадь для творческих работ по русскому языку и литературе за годы учёбы я дописала до конца. Мне жаль было с ней расставаться, рука не поднялась её сжечь. Почти полвека она пролежала у меня в письменном шкафу. И вот я вновь перечитываю этот рассказ и невольно прихожу к выводу - каждая жизнь достойна памяти.
   Всю ночь сверкали молнии, озаряя всполохами нашу спальню. При каждом раскате грома я пряталась под одеяло, а под ним долго не усидишь: душно, жарко. Через короткое время я потихоньку высовывала нос из-под него с тайной надеждой, что гроза утихомирилась, но очередные раскаты грома заставляли меня вновь и вновь зарываться под одеялом и прислушиваться к свирепому разгулу непогоды.
   Проснулась бабушка Дуня, встала с постели, поглядела в окно, перекрестилась и зашептала какую-то спасительную молитву.
   Сейчас все церковные праздники отмечаются широко, а в пору моего детства всякое упоминание о Боге жестоко пресекалось. Как бы обрадовались сейчас мама и бабушка такому послаблению для всех верующих.
   Помню, с детства, что Бог всегда таинственно присутствовал в нашей семье. Особенно после того, когда сильно заболел брат Сергей, и все врачи уже отказались его лечить, выписали из больницы как безнадёжного. И в это время бабушка решилась на отчаянный, по тем временам, поступок – решила Серёжу окрестить. Никто не воспротивился против её решения: ни мама – учительница, которую могли уволить с работы в любой момент, ни отец – коммунист, занимающий ответственную должность в селе - управляющий отделением. Его вообще могли посадить за столь неподобающий для коммуниста поступок; ни родственники: тётя Сима Трофимова (папина сестра), которая работала главным бухгалтером, тётушка Тася Родионова работала продавцом - всех могли «подгрести» под одну статью. Я уж не знаю, как она называлась, но сроки «наматывали» по этой статье, «пропаганда божественного»,- большие.
   В чине священника у нас в селе был дед Шевченко. Он знал порядок всех церковных служб, к нему потихоньку обращались старушки за всякой церковной требой. Не смотря на строгость и всяческие запреты, люди старались жить, соблюдая церковные заветы. К деду Шевченко обратилась моя бабушка, глубоко убеждённая в том, что только Бог поможет, если внук будет крешёный.
   Обряд крещения проводился у нас дома, возле постели больного братика. Серёжа лежал на подушках без движений, широко открытые тёмные глаза были безучастны к происходящему. Мы, стоящие возле его постели, бабушка, мама, тётушки, сестрёнки уверовали до глубины души, что после того, как братика окрестят, он обязательно поправится. И чудо свершилось! Серёжа, через какое-то время поправился, стал самостоятельно вставать с постели, ходить по комнате, потом и на улицу запросился. Мы все умилялись такому быстрому перевоплощению в его жизни, а вскоре и забыли о его болезни. Серёжа рос у нас всеми залюбленным ребёнком. Мама его боготворила, бабушка в своих молитвах не переставала благодарить Господа за спасение внука, и эта вера передалась нам. Верила бабушка, мама, все родственники, но ни один из них не стал для нас «духовником» - нам они не говорили о великой силе Божьей, о Его могуществе. Они просто своим примером учили нас жить, соблюдая Божьи заповеди: не соври, не укради, не суди, твори добро, помогай ближнему.
   И вот сейчас бабушка опять потихоньку молится. Она ещё не знает, в чью семью постучится беда – просит милости у Господа за всех живущих в селе.
   - Ох, не к добру это ненастье, не к добру,- слышу я её страдальческий голос.
   После сказанных бабушкой этих слов, меня охватил жуткий страх, с которым я уже не могу самостоятельно справляться и бегу к ней в кровать. Она прижала меня к себе, заботливо укрыла одеялом, и я спокойно заснула у неё под боком.
   Буря стихла под утро. Я проснулась с ощущением счастья, открыла глаза – и не поверила: вся комната была залита радостным светом; заплаканные стёкла блестят, как будто их только что помыли и протёрли. Тут же вспомнила жуткую ночь и побежала на улицу посмотреть, что же натворила непогодь. На крыльце столкнулась с тётей Тасей, глянула на неё и невольно присела на ступеньку крыльца. Она плакала, не скрывая слёз, утирая их концом платка. Мама с подойником в руках вышла из сарая, подошла к нам и спросила:
   -Что случилось, Тася?
   - Михаил Николаенко разбился на мотоцикле,- чуть слышно сказала она, медленно опускаясь на ступеньку рядом со мной. Я пересела к ней поближе и начала потихоньку вытирать её мокрые глаза. Лёля прижала меня к себе, как будто оберегая от кого-то. Мама, ещё не зная всех подробностей смерти дяди Миши, оплакивала его, как родного. Крупные слёзы горошинами катятся по её щекам. Я тоже начинаю шмыгать носом. Мне жалко тётушку, жалко маму, жалко дядю Мишу, который любил своих детей и нас, малышню, пришедшую к ним в гости, никогда не выставлял за дверь.
   - Может, всё это слухи? Чего вы его раньше времени оплакиваете? – заворчал подошедший к нам отец.
   - Пойду я, - сказала лёля, поднимаясь с крыльца.- Как всё было, ещё никто ничего не знает.
   Бабушка пошла провожать дочь до калитки, причитая:
   - Погода ещё с ночи подсказывала – быть беде, только вот в чей дом она постучится… А оно воно как вышло… Нашла самых незащищённых... Ведь там мал – мала - меньше – пятеро. Как же теперь их всех Тася одна поднимать будет. Надо помогать ей всем миром, - решительно заявила она. – Надо срочно пойти к ним, присмотреть за детьми, накормить их, пади голодные сидят.
   Она согласна была сию же минуту бежать к ним, оставив все свои дела – свои подождут.
   - Мама, куда вы пойдёте с больной ногой? – возмутилась тётя Тася. – Назад кто вас потащит?
   Бабушка тут же выстраивает другой план действий: подзывает меня и даёт чёткие распоряжения: «Иди к Николаенковым и узнай, что там и к чему, пока я дойду, ты уж сколь раз обернуться сможешь. Да не завихрись куда, а то пойдёшь сейчас дворы считать. Чтобы туда и назад!» – строжилась мне вслед бабушка.
   По её «разнорядке» я бегу на другой край деревни к дому, где живут Николаенко. По дороге встретила Аню Суковатых, вкратце рассказала ей о случившимся в селе горе.
   - Может, не пойдём? Страшновато как-то,- сказала Аня.
   - Нельзя не ходить! – решительно заявила я. – Бабушка сказала, что всем миром помогать надо. После этих слов Анька соглашается составить мне компанию, а у меня с души, как будто камень свалился – двое ни один, вдвоём сподручнее – не так страшно. Идём по улице и ни одну лужицу не обходим стороной, обязательно измеряем её на глубину. Нет, я не забываю бабушкин наказ «Одна нога здесь – другая там», но отказаться от такого удовольствия - измерить лужу – это выше моих сил.
   Когда мы подошли к дому, где жили Николаенко и зашли в ограду, я удивилась необыкновенной тишине царящей везде. Обычно в их ограде, доме слышался радостный визг, смех. Зашли в дом и опять тишина. На столе стояла недопитая банка с молоком, пять пустых стаканов, куски хлеба, старшая Лида подметала пол (ей к тому времени было лет одиннадцать), малышня сидели на кровати, прижавшись друг к другу.
   Мы с Аней прямо с порога объявили, что пришли помогать, (помощницам было по восемь лет) «Помощь нужна, только что вы можете делать? У меня своих вон сколько помощников из чашки - ложкой на койке сидят. Срочно варить надо», - сказала Лида. Я честно сразу признаюсь, что варить не умею. «Я тоже самостоятельно никогда не пробовала готовить», - говорит Аня.
   - Пойду я, наверное, за бабушкой. Она точно знает, как приготовить обед,- говорю я Лиде.
   А бабушка - вот она, уже стоит на пороге.
   - Едва дохромала, думала не дойду, - пожаловалась она и прямиком направилась на кухню. Увидев бабушку, дети «сыпанули» с койки и окружили её со всех сторон, заголдели, маленькая Надюшка потянулась к ней на руки. Она присела на табуретку, посадила её на колени; Витю – рядышком , на табуретку. Всех обласкала, погладила по головке, немного посидела с детьми, обнявшись, и засуетилась на кухне. Работа нашлась всем: Лиду усадила чистить картошку, Аньку – лук. Сидит, сопит, слезы из глаз, но нож не бросает. Меня заставила мести пол, наказывая: «Хорошенько подметай, не так, как дома – по разным углам разбрыливаешь».
   Когда обед был готов, бабушка усадила нас всех за стол, налила суп, поставила на большой тарелке испечённые на сковороде ушки. Вскоре пришла Ада Петровна Снопкова с Тамарой Николаевной Мирончук – наша «смена», а мы с бабушкой отправились домой.
   Всю дорогу я нахваливала её суп, а потом спросила:
   - Почему ты дома такой вкусный суп не варишь?
   - Дома за столом ты, чаще всего, сидишь одна, а здесь - за компанию, а за компанию и жид полкирпича съедает.
   Я совсем не поняла, про что она мне сказала. Какой жид? И причём здесь кирпич? Я же ей про суп говорила.
   Дядю Мишу хоронили на третий день. Возле их дома собрались жители всей деревни. Все плакали, провожая в последний путь дядю Мишу, но больше всех убивалась его жена Тася. Глядя на эту невысокого роста, худенькую женщину, похожую на подростка, трудно было поверить в то, что у неё пятеро детей.
   Хорошо помню то время, когда тётя Тася работала техничкой в школе. Мы все её очень любили и всегда старались хоть чем-то ей помочь. Зимой в обязанности технички входило топить печи, обогревать классы, а их пять и каждую нужно «зарядить» угольком ни один раз в день. В каждом классе возле печки стоял большой таз, в него насыпали уголь, а потом подбрасывали его в топку по мере сжигания. Ученикам строго запрещалось открывать печную дверку, но нам так хотелось помочь тёте Тасе. На переменах мы закрывали дверь в своём классе, выставляли «дежурного», который должен был предупредить в случае «опасности» и подкидывали уголёк в печку. Никто из взрослых даже не догадывался о наших невинных проделках. Бывало, только тётя Тася ступит на порог нашего класса, а мы чуть ли не хором: «У нас ещё не прогорело!» Она разворачивалась и уходила разбираться с другими печами в других классах. Конечно, она видела, что уголь в тазу убывает, пробовала с нами говорить, чтобы мы печку не открывали и ей не нужна такая наша помощь. Мы же вбили себе в голову, что поступаем правильно. Когда мы учились в старших классах, в школы поступила директива – кормить детей на переменах. Чем будете кормить? На чём вы будете готовить горячие завтраки? Никого это не интересовало. Сказано «Кормить!» А там уж изворачивайтесь, кто как может. Пошла Елена Иннокентьевна Сучилина, наша директор школы в магазин советоваться с продавцами, чем и как кормить детей. Заведующая магазином тётя Тася ( моя тётя) предложила заказывать булочки в Барабинске, в пекарне. Машина за хлебом в город ездила каждый день, попутно привозила булочки только для школьников, чай кипятили на печке. Зимой были перебои со сдобой, тогда тётя Тася резала хлеб, а он, густо и часто, был не очень хорошего качества из ржаной муки, плохо пропечённый. Чтобы скрыть дефект пекарей, она намазывала повидлу на кусочки толстым слоем. И опять мы были её помощниками – мальчишки резали хлеб, а девочки намазывали его, доставая повидлу из пяти или десяти килаграмовой металлической банки. Тётя Тася успевала только мыть стаканы и нашу «паечку» она всегда нам оставляла, хоть булочку, хоть хлебушек.
   Сытно мы зажили в школе, после выхода в свет этого закона, а то, бывало, сидишь на последних уроках, а в животе такая «революция» начинается, такое урчание, что если не зажмёшь его потуже руками, то весь класс улыбаться заставишь. Впору хоть извиняйся за такое «музыкальное исполнение». Но не все дети могли себе позволить ежедневно купить булочку или кусок хлеба, тогда тётя Тася подкармливала таких ребят бесплатно. Как уж у неё это получалось, не знаю, но голодным на большой перемене никто не оставался.
   В 7 и 8 классе нам доверяли дежурить по школе. Мы следили за тем, чтобы везде был порядок и чистота. Особенно строжились осенью и весной, когда кто-нибудь из ребят пытался прорваться в школу в грязной обуви. И всё для того, чтобы тёте Тасе меньше было вывозить грязи. После уроков проходили по классам и проверяли, чтобы нигде не было мусора, заглянем под каждую парту, заставим дежурных по классу подмести в случаи надобности.
   Мы, ребятня, часто собирались в доме у Николаенко. Бабушка прознала про это и дала нам «наганяю»: «Ходите, только грязь носите, за собой пади и полов не моете. Мать целыми днями на работе, а вам нет, чтобы помочь прибраться…» «Да всё у них прибрано»,- пытается защититься от бабушкиных нападок сестра Тамара, которая чаще других бывала в доме у Николаенко, потому что они дружили с Лидой.
   Когда Лида закончила семь классов, поступила в Куйбышевский сельскохозяйственный техникум. Её брат Витя учился в седьмом классе вместе с Витей Шмаковым, который жил на четвёртой ферме, учился в нашей школе и жил в интернате – условно жил, только числился. Большую часть времени он проводил в доме Николаенко, пока тётя Тася не забрала его к себе на постоянное проживание. Мы, их одноклассники, звали братьями: оба Вити, оба Михайловичи, оба с одного года 1951 и день рождения у них был в один день – 13 Марта. И внешне походили друг на друга: рост, цвет волос, нос, губы, характер - оба добрые, невозмутимые, основательные парниши. Они у нас в классе слыли «любимчиками».
   Теперь Николаенко жили напротив нас, и бабушка видела, как два Витька вместе шли в школу и вместе шли домой из школы, ездили за водой на санках, катались на лыжах. Как-то спросила у тёти Таси:
   - Ты никак Виктора Шмакова усыновила?
   - Лидина койка освободилась. Она по субботам только домой приезжает, а Витя же уезжает на выходные домой. Место есть, пусть живёт в семье, - сказала тётя Тася.
   Вот такая жила у нас в селе тётя Тася Николаенко, которая искренне желала помочь ближнему и всегда думала о ком-то ещё, кроме себя. Её доброта, сколько я её знала, проявлялась в самых разных формах, начиная с небольших добрых поступков, таких как улыбка, жест, поддержка или слово благодарности. Она проявлялась в помощи нуждающимся, в терпимости к другим, в уважении к мнению и чувствам других людей.