В России катание на коньках и лыжах являлось традиционным видом зимнего отдыха. Многие, у кого была такая возможность, осваивали это искусство с раннего возраста. Я же впервые встала на коньки в тринадцать лет. Нашей школе подарили несколько пар коньков за активное участие в районных соревнованиях. Каток заливали на спортплощадке всей школой. Трактором подтянули огромную бочку с водой и мы, вооружившись вёдрами, стали заливать участок, отведённый под каток, а потом с нетерпением ждали, когда лёд «схватится». Декабрьские морозы быстро сделали своё дело – накрепко сковали лёд.
   В один из вечеров все ребята, кому были выданы коньки, собрались на площадке и впервые ступили на лёд. Мне страшно было проделывать первые шаги на коньках. Меня никто не поддерживал под руки, никто не смеялся над тем, когда я падала, чаще кто-нибудь из старших ребят спешил мне на помощь, когда видел, что я не могу самостоятельно подняться. С горем – пополам к концу вечера я научилась стоять на льду и передвигаться без падений. На катке мы проводили время очень весело и с пользой для здоровья.
   Январь месяц. Нас распустили на каникулы, а на улицу носа не высунешь – такие холода прижали. Коньки, что взяла в школе, вот уже который день бесхозно валяются в прихожей на видном месте. Бабушка ворчит: «Я об них сколь ещё запинаться буду? Убери их уже куда-нибудь!» «Нет,- думаю я,- пусть лежат на глазах. Они мне сердце греют и в любой момент могут понадобиться». Хожу по дому, как неприкаянная, никакой работой не могу заняться – всё думаю о том, как же там, на катке.
   Не помню уж теперь, сколько дней морозы испытывали моё терпение и, наконец, ослабели. В обед ко мне пришла Люда Рахвалова, и мы договорились с ней пойти на каток вечером. Едва дождалась, когда начало смеркаться. «Куда на ночь глядя?» - заругалась бабушка, увидев, что я одеваю ботинки. Только она отвернулась, а меня уже след простыл. Не зря коньки лежали на видном месте.
   На площадке красота! На столбе горит лампочка, освещая лёд, из окон соседних домов тоже идёт хорошая подсветка, возле дома Кожевниковых, на столбе, установлен громкоговоритель, звучит концерт по заявкам радиослушателй, который разносится на всю деревню и на катке мы танцуем под музыку. И опять закружились передо мной Валеры, Ани, Вити, Саши, Коли, Нелли, Гены, Жени … будто крылья подхватывали меня, и я скользила легко, привычно, непринуждённо. Мне нравилось замечательное ощущение полёта, когда можно просто расправить руки и… лететь, наслаждаясь чувством скорости, главное ни в кого не врезаться.
   Мороз прижимает, но домой никто не торопится. Ноги гудят без привычки. Хочется снять ботинки и походить по снегу в одних носках. Делаю ещё один круг по льду, который даётся мне с трудом, и по всему чувствую, « откаталась». Потихоньку передвигаюсь по направлению к дому и вдруг понимаю, что до него я самостоятельно не доберусь. Останавливаюсь возле маленького домика Свиридовых, который был построен напротив школы. Они переехали на пятую ферму Новоспасского совхоза Барабинского района в 1957 году. Старшей дочери Ларисе в то время было полтора года. Потом у них родилось ещё четверо деток: Галя, Юра, Володя, Женя. Свиридов Михаил Сергеевич был Ларисиным отчимом, но она звала его «папкой». Он был молчаливый, мрачноватый на вид, но очень добрый, душевный, заботливый отец. Лариса потом вспоминала:
   - Летом, во время покоса, отец приезжал домой на обед и всегда привозил большой букет, составленный из ягод клубники. Мы его всегда ждали с нетерпением, сидя на лавочке за оградой. Вместе с ягодой, он частенько вручал нам подраненного зверька или птицу: грачонка, куропатку, кукушонка. В сарае у нас был устроен лазарет для больной живности. Мама помогала нам лечить подранков, а мы никогда не забывали их покормить. В селе в каждом дворе была какая- нибудь живность, но к нам шли дети, как в зоопарк, чтобы посмотреть на серенького зайчонка, рыженькую куропатку, черного грачонка и всех других животных и птиц, случайно попавших под колёса работающей на полях техники. Всем хотелось подержать в руках лесную диковинку, а заодно и подкормить. Когда они выздоравливали, мы их выпускали на волю - вольную. Помню, ликование было неописуемое у всей детворы, когда выпущенный из клетки зайчонок на крепеньких ножках стремглав улепётывал в лес.
   - Как бы мы их хорошо не кормили, а свобода дороже всяких лакомств,- говорила моя мама, глядя вслед очередному убегающему зверьку или улетающей птице.
   «Вот где моё спасение!»- радуюсь я, открывая дверь в дом к Свиридовым. Лариса, увидев меня на пороге, торопиться принести мне табуретку. Я плюхаюсь на неё и начинаю быстро расшнуровывать ботинки и сбрасывать их на пол. Ноги, как будто не мои: ломит пальцы, в икрах непонятное покалывание, они словно свинцом налились. Сижу, чуть не плачу, не знаю что делать. Вскоре пришла тётя Алла, посмотрела на меня и всё поняла сама без всяких моих объяснений. Сняла пальто и подошла ко мне. «Ставь ноги на табурет», - сказала она. Я безоговорочно ей подчинилась, и она потихоньку начала разминать мне икры. Прошло какое-то время и мне полегчало.
   Вечером в своём дневнике я записала: « Тётя Алла меня сегодня излечила». А ниже со всеми подробностями расписала весь вечер, проведённый на катке. Потом я довольно часто заходила в гости к Свиридовым, и мне всегда хотелось, чтобы тётя Алла была дома. Она при встрече всегда разговаривала со мной, как с подружкой: спокойно, доверительно, как с дочкой. С ней было так уютно. Не было случая, чтобы тётя Алла не предложила мне чаю. Чаще я скромно отказывалась, хотя мне очень нравилась её стряпня, соления. Особенно арбузы.
   У нас в деревне никто не занимался выращиванием бахчевых культур. Лето короткое, а арбузам и дыням надо хорошо погреться на солнышке, чтобы созреть. Алла Константиновна решила бросить вызов природе и занялась выращиванием арбузов, соблюдая все агрономические нормы и предписания. Арбузы наросли, а вот вызреть не успели. Соседка бабушка Живаго посоветовала Алле собрать урожай такой, какой народился. «Складывай в теплое место, авось дозреют»,- сказала она. Неделю пролежали в углу на кухне, но дозревать никак не хотели. Тогда Алла Константиновна решила их засолить – не пропадать же добру. У кого переняла рецепт соления, осталось тайной, но арбузы получились очень вкусными.
   По осени, когда бы ни зашёл к Свиридовым, у них на столе всегда стояла большая тарелка с узбекским орнаментом, наполненная нарезанными дольками солёных арбузов. Ешь – ни хочу!
   Но и это не главное, что манило нас, детей, в дом к Свиридовым. Нам нравилось, как интересно Алла Константиновна про войну рассказывала, которую увидела своими глазами девятилетней девочкой.
   Вот что писала в своих воспоминаниях о матери Лариса Викторовна Шайхутдинова (Лиморенко): «Что может рассказать ребёнок о войне, так неожиданно и вероломно разрушившей мирную жизнь? Намного больше, чем написано в книгах, учебниках истории, сыграно в спектаклях, фильмах, потому что он пережил минуты, мгновения, годы, запомнившиеся навсегда. И страшные события, которые отняли дом, родителей, счастливое детство, он никогда не забудет. Именно в детской памяти война останется такой, какой она была: без героического пафоса, но с ощущением бесконечного страха, одиночества, боли…
   Детские впечатления самые сильные, поэтому правду о войне лучше всего помнят дети». Мы, послевоенные дети, мало знали правды о войне.
   Нам, конечно же, рассказывали, что по призыву партии и правительства вся страна поднялась на борьбу с фашистской агрессией, сплотилась в единый боевой лагерь. Перестроилась и литература на военный лад. Во многих произведениях первых военных лет: повестях, рассказах, очерках звучали такие фразы «И в воде мы не тонем, и в огне не сгорим», «Малой кровью», «Могучим молниеносным ударом».
   Народ верил таким писакам, как Н. Шпанов «Первый удар», роман П.Павленко «На востоке», кинофильм «Послезавтра война», где авторы описывали, как в считанные дни, если не часы, наш противник терпел поражение. Нам рассказывали с высоких трибун, что государство агрессора разваливается как карточный домик. Всё это передавалось по радио на всю страну, как же можно было не верить.
   Вот на такой «правде» о войне мы были воспитаны. Смотрим, бывало, военные фильмы и всегда наши в них оказываются победителями, а мы хлопаем в ладоши, кричим «Ура!»
   И такое шапкозакидательство возникало не по инициативе художников – оно было порождено сталинской военно - политической доктриной, которая привела к позорным поражениям, поставила страну на край гибели, за неё пришлось расплачиваться миллионам человеческих жизней. Наши огромные поражения в первые годы войны, Сталин объяснял внезапностью нападения. Внезапной была не война сама по себе, а наша неготовность к ней.
   22 июня 1942 года А.Сурков выступал с докладом перед московскими писателями. С неслыханной по тем временам прямотой и резкостью говорил о том вреде, который принесла фанфарная поэзия и барабанная литература. Он говорил, что писатели слишком облегчённо изображали войну. Никем непобедимым пришлось долго и унизительно пятиться назад. Нашему солдату пришлось справляться с танками, которые сыпали на его голову тысячи снарядов, вытравлять из души конфетную «идеологию», которой народ обкормили.
   Совсем про другую войну рассказывала нам Алла Константиновна.
   Бывало, что мы заваливали к Свиридовым в дом гурьбой. Помню, идёт подготовка к 8 Марта. Расписываем сценарий праздника, учим стихи, готовим подарки мамам, бабушкам, тётям ( главное требование к подарку, чтобы он был сделан своими руками). Мальчики на трудах выпиливали лобзиком рамочки для фотографий, мастерили полочки, вытачивали на станке скалки для теста, а девочки, посовещавшись, бежали в магазин, покупали большие батистовые носовые платки, а потом, наперегонки, неслись к тёте Алле занимать очередь, чтобы она этот платок разрисовала цветными карандашами, а уж потом мы его будем вышивать.
   На улице ещё стоят морозы за двадцать, а мы смотрим на весёлые букеты, нарисованные на наших платочках тётей Аллой, и как будто в весну окунулись с головой. На душе восторг и радость неописуемая. С нетерпением ждём праздника и заранее представляем, как будут счастливы наши родные, когда получат от нас подарки.
   - Мне цветущие сады порой по ночам снятся,- говорит тётя Алла, разглядывая цветы на наших платках.- Сколько лет прошло, а я до сих пор помню, как был окрашен каждый лепесток цветущей вишни, которая росла возле нашего дома.
   И в это время её как будто не было с нами, она как будто улетала в те далёкие края, где не было таких жгучих морозов и где фрукты на деревьях растут, о которых мы читали только в книгах.
   - Вот бы побывать в этой сказке хоть на миг, - мечтает Аня Суковатых.
   - А я до девяти лет жила, как в сказке с мамой и папой на Украине, там и родилась 19 июня 1938 года в городе Горловке, Донецкой области, - вздыхает Алла Константиновна.- И вдруг всё рухнуло в одночасье.
   Ранним воскресным утром 22 июня 1941 года почтальоны разнесли горловским подписчикам очередной 76-ой номер «Комсомольца Донбасса». Передовая статья «Сегодня кроссмен, завтра – боец» посвящалась предстоящей неделе профсоюзно – комсомольского кросса. Когда версталась газета и выпускающий, и верстающий, и печатники ещё не знали, что тишину на западной границе взорвут вражеские залпы.
   В самый разгар состязаний прозвучало тревожное сообщение о вероломном нападении на нашу страну фашистских агрессоров. Во второй половине дня состоялись первые митинги трудящихся в цехах и отделах машиностроительного завода имени Кирова, в парке имени КИМа, на стадионе Авангард. Многие из участников заявили отправиться на передовую и подавали письменные подтверждения. В армейский строй стало около половины состава горловской милиции. Основные предприятия Горловки перестроили свою работу на новый лад. Сейчас, как никогда, нужен был уголь и горловские шахтёры активно поддержали инициативу – работать за себя и за товарищей, ушедших на фронт. В конце октября нависла угроза захвата Донбасса. Оборудование промышленных предприятий было эвакуировано в Кемерово, Челябинскую область, в Киргизию, Узбекистан.
   - Война, ворвавшаяся в наши дома, перевернула всю жизнь советского многонационального народа, оставила в памяти много страшных моментов, которые невозможно было бы забыть,- рассказывала Алла Константиновна.- Моя мама работала на телеграфе и до последнего момента, как фашисты заняли Горловку, телеграфисты осуществляли связь. Мой отец, Лиморенко Константин Сергеевич, кадровый офицер, ушёл на фронт в начале войны. Нам с мамой грозила большая опасность, как членам семьи комсостава – нас фашисты расстреляли бы в первую очередь. Долгое время об отце не было никаких известий. Забегая вперёд, скажу, что мама получила похоронку на отца 9 Мая 1945 года, а позднее пришло письмо от сослуживца отца, в котором он рассказал о его гибели в Чехии под Прагой.
   А пока мы с мамой прячемся везде, где только можно, меняем квартиры одну за другой и каждый раз боимся встречи с немцами или того, что нас кто-нибудь выдаст.
   Горловку заняли румынские войска, воевавшие на стороне Германии.
   Как бы мы не прятались, но однажды встреча с фашистом произошла. Он смотрел на меня и улыбался, а потом подозвал меня подойти поближе и протянул шоколадку, и когда я подошла, он подставил к моему виску пистолет. Стаю перед ним, трясусь от страха, жду смерти, боюсь даже руку протянуть, чтобы взять шоколадку. Мы, жители оккупированной Горловки, к тому времени уже насмотрелись на все бесчинства, которые творили немцы на нашей земле. Видели сожжённые и разрушенные дома наших земляков, невинно расстрелянных и повешенных мужчин, женщин, детей. Но меня немец пощадил, и мы с мамой стали ещё более осторожными. «Второй раз может и не повезти»,- сказала мама, услышав мой рассказ о встрече с немцем.
   Вскоре опять начались жестокие бои за Горловку. Мы не вылезали из подвалов, потому что было очень страшно, стреляли со всех сторон, снаряды рвались над нашими головами. На короткое время город опять освободили наши войска, но все понимали, что удержать его долго не получится, и была объявлена всеобщая эвакуация.
   Люди бежали от войны, оставив всё. С собой брали только документы и кое-какие вещи (самые необходимые), что можно было унести в руках.
   Шли пешком вместе с отступающими частями Советской армии по неубранным пшеничным полям, срывая спелые колосья и поедая их на ходу, другого хлеба не было. Когда шли по бахчевым посадкам, рвали дыни и арбузы, ели на ходу и опять не было никаких остановок и привалов. Мне казалось, что мы заблудились и идём неизвестно куда, но впереди шли военные, и они придавали нам уверенности и силы. Наконец-то дошли до какой-то станции. Паровоз стоял уже под парами, погрузились в вагоны и поехали на восток. Солдаты делились с беженцами своими пайками, а у нас появилась маленькая надежда, что всё самое страшное уже позади. Но война бежала за нами по пятам. На одной станции мы долго простояли из-за того, что шла погрузка раненых бойцов в санитарные вагоны. Ранеными уставлена была вся вокзальная площадь. Их всё равно всех бы не разместили по вагонам, и они это понимали, а потому самостоятельно, кто мог, карабкались на крыши вагонов, помогая друг другу.
   Неожиданно налетели вражеские самолёты, и началось месиво. Люди бежали, пытаясь спрятаться, падали, оглушённые разорвавшимися снарядами, ползли под вагоны, кто мог. Фашисты плотно укладывали снаряды по всей территории станции и поливали огнём из пулемётов.
   Долго у меня стояли в глазах эти жуткие кадры бомбёжки – всё черным – черно, горы трупов, мечущие в разные стороны люди, пытающие хоть где-то спрятаться. После того, как самолёты улетели, расстреляв боезапас, люди стали вылазить из своих спасательных нор и собираться около вагонов. Вскоре мы поехали дальше, на Урал. Конечная наша остановка был город Туринск, Свердловской области.
   Сколько же мы пережили с мамой за эту долгую зиму первого года войны. Трудности начались ещё с осени, когда прижали холода. Время было голодное. Приходилось ходить на поле и копать мёрзлую картошку, так спасались от голода. Зимой ходили в резиновых калошах, потому что никакой другой обуви не было. Мама работала везде, где только нужны были её руки, не отказывалась ни от какой работы. Девиз у всех был один «Всё для фронта, всё для победы», а сами жили по остаточному принципу: в еде перебивались с хлеба на воду, носили, что придётся, что найдём, перешьём. Все так жили.
   В 1946 году умерла моя мама, не смогла перенести смерти отца, жизненных трудностей – надорвалась на работе. Мне было 14 лет и меня определили в детский дом. С большой благодарностью я всегда вспоминаю своих учителей, воспитателей, которые научили меня всему, что потом очень пригодилось мне в жизни: готовить, вязать, шить, стирать, добросовестно выполнять любое порученное дело. А сколько внимания и любви к нам мы видели со стороны людей окружающих нас в детском доме, на улице, в школе.
   В 1952 году я окончила школу и поступила в медшколу (училище медицинское) в Туринске. Там готовили медработников в детские дома, школы-интернаты, где проживали дети сироты, родители которых погибли на войне. После окончания училища распределилась в Ташкент. Там особенно нуждались в медиках, потому что именно в Ташкент везли детей ото всюду, пряча от войны, потом и раненых солдат на долечивание. Работать пришлось в военном госпитале хирургической сестрой. Для меня это было самое трудное время – борьба за жизнь тяжелораненых солдат. Палаты переполнены, каждый день по несколько операций, удушливый гнойный запах, запах пота и крови, от которого невозможно было нигде спрятаться. Эти запахи преследовали меня везде: на работе, дома, в магазине и даже на улице я не могла от них избавиться. Меня постоянно тошнило от вони, витающей в палатах. Кроме хлорки никаких других средств, убивающих запахи, не было, а хлорка действовала недолго. Хирурги, видя моё состояние, советовали мне начать курить. Табак хорошо «отгонял» запахи. Долго не могла решиться закурить, но потом всё-таки отчаялась… И с тех пор постоянно стала носить в кармане халата пачку «Беломора» и при случаи закуривала. А вот клубнику и помидоры никогда не ела, после того, как поработала в госпитале. Мне всегда казалось, что делаю перевязку, а из раны сочится сукровица. Долгое время помидоры на салат резать не могла.
   - Алла Константиновна, как же вас занесло в Сибирь из тёплых краев? – спросила как-то я, насмелившись.- Моя бабушка Дуня, когда крепчают морозы зимой и надо печь топить, не переставая, всегда ворчит: «Сюда раньше в ссылку людей отправляли за какие-нибудь провинности, а мы здесь добровольно живём».
   - Об этом я вам расскажу в следующий раз,- пообещала нам тётя Алла.
   Мои дневниковые записи оборвались на этом предложении, после которого стояло многоточие и несколько вопросительных знаков. Будет ли следующий раз?
   В 1966 году мы переехали в Краснозёрский район и почти на полвека я «потерялась». По пальцам одной руки могла пересчитать всех тех, с кем из деревенских, поддерживала связь и узнавала о жизни своих земляков.
   В 2000 году была в гостях у мамы в Ордынске. Она показала мне письмо от Риты Кузменко, в котором было приглашение на встречу односельчан. Объявлялся большой сбор всех жителей пятой фермы, который состоится летом. Была указана точная дата. Мы решили ехать и с нетерпением ждали этот день…
   И не дождались…
   Мой старший сынок Серёжа тяжело заболел, и его уложили в больницу в Новосибирске. Почти месяц была рядом с ним, не отходя от его кровати, а в это время мама лежала в Ордынской больнице, и за ней ухаживали сёстры Тамара и Татьяна, брат Сергей.
   И получилось у меня съездить на свою малую родину только в 2008 году. После долгой отлучки в сорок три года поманила родная земля туда, где жила когда-то. Поехала, чтобы увидеть и помянуть, поклониться могилам наших предков. Всё начиналось с них.
         Моя заброшенная деревенька стоит, заросшая травой,
         Деревня детства, деревенька, тебя я помнила другой.
   Долго бродила по условным улицам, заросшим травой. Тоскливо было на душе, слёзы подкатывали к горлу. Что же стало с тобой, деревенька? Кто же в этом во всём виноват? Куда же разъехались люди? Как сложилась их жизнь?
   Зародилась мысль, собрать и оформить материал под рубрикой «На старой карте района», сделать альбом, посвящённый истории села. Была задумка, установить памятный знак, где располагалось наше село с его названием и самой краткой исторической справкой о нём. Понимала, что сделать это надо уже сегодня, пока ещё живы те, кто жил и работал на этой земле, их дети, внуки. Правильно когда-то сказала Аня Носонова (Суковатых):«Люди уходят, а память остаётся».
   После встречи с земляками в 2008году, написала очерк «Плач по родной деревне» и отправила в районную газету города Барабинска, с тайной надеждой, что кто-нибудь отзовётся на моё предложение - увековечить память о деревне, о её людях. Нет, я не надеялась на то, что письма посыплются пачками. Рада была любому сообщению, а уж как радовалась фотографиям, которые мне высылали.
   А потом меня отыскала в Одноклассниках Лариса Викторовна Шайхутдинова (Лиморенко), дочь моей героини Аллы Константиновны Свиридовой. Начали общаться. Однажды я поделилась с Ларисой, что хотела бы дописать биографию её мамы Аллы Константиновны, в которой отразилась часть истории страны трудовая и героическая.
   - Так уж и героическая? – засомневалась Лариса в правильности моих выводов.
   - Работа в госпитале в Ташкенте – это героический подвиг, который изо дня в день совершала твоя мама. Не каждый бы согласился выполнять такую работу. Жаль, что труд младших медработников тогда не замечали, не оценивали, а ведь они творили чудеса – спасали от смерти в мирное время, израненных на полях сражений солдат. Война закончилась, а их раны не заживали ещё долгие годы. И кто им помогал справляться с болячками?
   Алла Константиновна простая женщина, как когда-то говорили, человек из народа: скромная, духовно одарённая, талантливая, а доброты – неиссякаемый кладезь. О таких людях надо стихи писать, песни слагать. Я просто горжусь тем, что Алла Константиновна была мой современницей. Сколько сил и здоровья было отдано детям, когда она в 1953 году работала в Кокандском Доме ребёнка.
   Работа с детьми кропотливый каждодневный труд, требующий много любви и терпения, сил и полной самоотдачи. Сколько я её помню, у неё никогда не было трудностей в общении с детьми – ни со своими, ни с чужими. Ты сама говорила, что почти все дети Дома ребёнка звали её мамой. Может, поэтому не задалось её первое замужество, что много времени уделяла работе, детям?
   Расскажи мне о своей маме.
   - Как бы ни уставала мама на работе, молодость брала своё: ходили на танцы, в кино,- вспоминает Лариса случаи из жизни своей мамы. Однажды познакомилась с парнем. Он бойко отрекомендовался: «Виктор Чернов». Какое-то время встречались, а потом поженились, и он настоял, чтобы поехать в его родной город Коканд, где жили его родители. Мы с мамой никогда не говорили о том, почему они разошлись с отцом. Чего мама не смогла ему простить, я до сих пор не знаю. О свекрови и свёкре она всегда отзывалась хорошо. Они уговаривали маму помириться с мужем. Тем более, что была уже я, но она была гордая женщина, собрала вещи и ушла жить на квартиру, и даже сменила фамилию в моём свидетельстве о рождении. Записала меня на свою девичью фамилию. Родители отца, мои бабушка с дедушкой, продолжали обо мне заботиться, и даже поучаствовали в моём крещении, с чем мама была категорично не согласна. Увидев на мне крестик, она сорвала его и выбросила в кусты.
   Только со временем к ней пришло осознание, что не нужна ей такая дорога, которая не ведёт к Храму. А позже, отправляя меня в дальний путь, с радостью говорила: «Я за тебя, дочка, спокойна, ты у меня крещёная, а значит Богом хранимая».
   Ты хочешь знать, как мама оказалась в Сибири. Однажды подруга предложила маме познакомить её с парнем, приехавшим в Коканд в гости к её родственникам из Сибири. Понравились друг другу, в таких случаях говорят, сошлись характером. Вскоре парень объявил, что пора и честь знать – погостил и хватит, надо ехать домой. И неожиданно предложил: «Поехали, Алла, со мной. Даже не представлю теперь, как я буду жить без тебя». И согласилась, и поехала…
   Мама потом часто вспоминала: « Как же я боялась слышать даже одно упоминание о Сибири, а тут, долго не раздумывая, добровольно согласилась отправиться в Сибирь за любимым человеком. Ну прямо, как декабристка! Не скрою, трудно было привыкать к суровому климату. Спасибо людям, которые окружили нас своей теплотой и заботой, помогали всем, чем могли. Здесь я постепенно прижилась, и лучшего места для меня не было».
   - Что было потом? – подгоняю я своими вопросами Ларису.
   - Жизнь на пятой ферме всегда вспоминаю, как самое счастливое время моего детства. До сих пор помню полянку между нашим домом и домом Живаго, на которой я пасла цыплят. А было мне в ту пору лет семь – восемь. Выношу их, бывало, в коробке, ставлю её на травку, и некоторое время наблюдаю за ними, как они роются в мусоре. Мне это быстро надоедает, становится жаль цыпляток, сидящих в тесной коробке. Быстро начинаю соображать, каким образом дать им больше свободы: просто выпустить – разбегутся, не соберу. Что же придумать? На глаза попадается тоненькая дощечка. Укладываю один конец на коробку, другой – на травку. Цыплята по очереди запрыгивают на дощечку, как на насест и быстро переходят по дощечке на травку, куда я ставлю корм и воду. Попили, поели, побегали по траве и снова по дощечке осторожно пробираются в коробку, потому что я еду и питьё поставила уже туда. К моему удивлению цыплята быстро обучились и курсировали по дощечке, как заправские циркачи, уже к концу первого дня. Вот теперь мне интересно было за ними наблюдать. И ни мне одной. Около нашего дома опять собиралась детвора и не только. Посмотреть на моих умненьких цыпляток останавливались порой, даже взрослые.
   На пятой ферме мы прожили десять лет. В 1967 году вынуждены были уехать на родину отца в село Гребенщиково, Здвинского района. Нам дали большой дом от кирпичного завода, на котором устроилась работать мама, а мы, с сестрой, ей каждое лето помогали. Жили на берегу озера Сартлан – необозримые голубые водные просторы, жёлтый песок, но не было такого удовольствия от купания, какое мы испытывали когда-то, бултыхаясь в тёплой воде на болоте или плавая на котловане. Может, потому что повзрослели. С удовольствием всегда вспоминаю, как торжественно проходили митинги в роще, где были похоронены наши земляки, герои Великой Отечественной войны. С великим почтением мы всегда слушали выступление Кожевникова дяди Пети, у которого вся грудь была в орденах.
   А как плакали жители села, провожая в последний путь Шевченко Колю. Мы с девчонками рыдали так, что думали – большего горя у нас в жизни уже не будет, как смерть молодого парня, которого мы все знали и любили за его покладистый характер, отзывчивость. Как же хорошо он играл на гармошке, веселил молодёжь по вечерам. Долго не могли смириться с тем, что его больше нет.
   В 1971 году я окончила школу и поступила в педучилище. Нас в начальных классах учила Мирончук Тамара Николаевна. Мы её очень любили, и почти все девочки нашего класса хотели стать учителями.
   В Куйбышеве познакомилась с парнем. Дружили, потом поженились. Он окончил спортивное отделение. Вместе работали в школе. Дождаться квартиры учителю в то время было не реально. Муж написал заявление в военкомат и пошёл добровольцем служить в армию. Был старшиной, потом комсоргом батальона, вступил в партию, потом Афган, ранение. После выздоровления направили в Екатеринбургское Суворовское училище, где работал до пенсии.
   У нас две дочери. Старшая Наташа пошла по моим стопам – выбрала работу с детьми. Живёт в Москве, работает в садике. Младшая – Марина живёт в Екатеринбурге, работает в управлении института по переподготовке медработников.
   Пока живы были мои родители, каждый год ездила к ним в гости, и всегда хотелось увидеть кого-то из знакомых. Сижу, бывало, на вокзале в Барабинске, жду своего поезда, а сама внимательно вглядываюсь в лица людей, снующих вокруг. А вдруг да увижу знакомое лицо или меня кто- то узнает…
   Еду ли до Здвинска в автобусе и опять вглядываюсь в лица пассажиров, входящих в салон, с тайной надеждой встретить знакомого.
   В 1969 году последний раз, побывала на развалинах своей деревни, где прошло моё детство. Оставила автограф « на стене плача» ( рухнул большой магазин, осталась одна стена, на которой каждый, приезжающий в деревню, оставляет свой автограф) Хоть как-то так оставить память о себе. Ничего не осталось от села, но многие люди, когда-то жившие здесь, стремятся побывать в родном краю, чтобы напитаться духом родины.
   Остались у меня в этих краях родственники. Стараюсь навестить их летом. Часто созваниваемся с братьями и сестрой. Все они определились в жизни, всё у них хорошо. Сестра работала в торговле. Сейчас живёт в Тогучинском районе, в посёлке Горный. Брат Юра в Казахстане работал шахтёром, Володя - в Здвинске работал водителем-дальнобойщиком, а теперь токарем. У братьев руки золотые, наверное, в маму пошли. Они постоянно что-нибудь изобретают, мастерят и всё у них получается складно. Младшенький Женя пропал у нас в лихие девяностые. Долго мы его искали, но так и не нашли…
   Лариса закончила свой рассказ на грустной ноте. Прошло столько лет, а она никак не может забыть потерю брата. Да разве можно забыть такое. Чтобы как-то отвлечь её от грустных думок, начинаю уже в который раз, вспоминать своё детство, жителей села, которые никогда и никому не завидовали, имели неоценимое богатство - детей. Правда заниматься нашим воспитанием им было некогда. Нас никто слишком не опекал и не водил за ручку. Родители были заняты тяжёлым трудом деревенского быта. Мы, детвора, росли дружной стайкой. Лес, болото, котлован, роща были нашим вторым домом. Мы росли вместе со стройными молоденькими берёзками и осинками, окружающими деревню плотным кольцом. На наших глазах под тёплыми лучами солнца весной распускались клейкие листочки, источая такой аромат, который чувствую до сих пор, стоит только заговорить о лесе. На всю жизнь осталось в памяти болото, заросшее жёлтыми цветами. Мы называли их куриная слепота.
  Казалось, само солнышко спустилось с небес и оставило на воде эти неповторимые блики. Весной поляны украшали подснежники. За подснежниками буйно и ярко распускались другие цветы: незабудки, ветреницы, кукушкины слёзки, медуница. Они словно торопились уложиться в короткое северное лето.
   Может быть, поэтому на картинах Ларисы Викторовны много цветов и в каждой – частичка души.
   Когда работаешь, сложно найти время на какое-то интересное занятие для души. Дом, работа, семья, быт – всё это требует постоянного внимания. Однако встречается иногда увлечённые люди, которые могут всё это совмещать и ещё заниматься творчеством. Лариса Викторовна Шайхутдинова одна из таких увлечённых натур. Любовь к живописи, наверное, ей передалась от мамы на генном уровне.
   - Рисовать любила всегда. Первые уроки рисования мне преподала мама, учителя в школе, но особую благодарность хочется выразить преподавателю изобразительного искусства Доброхотову Вадиму Григорьевичу, который учил нас рисовать в Куйбышевском педучилище. Рисование – занятие не только увлекательное, но и полезное: оно успокаивает, даёт прекрасную возможность отвлечься от проблем.
   Сначала это были маленькие сюжеты, которые постепенно переросли в картины. Над некоторыми работала довольно долго. Но результат вдохновлял на новые творения. Ходила в студию, посетила несколько занятий. Училась рисовать не только кистью, но и мастихином (металлическая лопатка). Картины рисовала маслеными красками. Есть акварельный рисунок под Рериха. Я рисую не столько ради самого результата: меня захватывает сам процесс. Приятно наблюдать, как маленькие акварельные мазки постепенно перерастают в сюжеты, обретают смысл. Многие свои картины я создаю уже не для себя, а в подарок своим близким. А когда твои работы радуют и греют сердце того, для кого ты их создал, - это вдвойне приятно.
   Вот в этом вся Лариса Викторовна: радовать и греть сердца других. Достойная дочь своих родителей.
   Мне всегда везло на хороших людей! Детство, юность, зрелость прошли рядом с теми, кто создавал мне тепло и уют. И все они имели большое доброе сердце.
   …Светлая память о них останется навсегда в моей жизни.