В одно из воскресений к нам приехала тётя Тася. Мы, детвора, как обычно, облепили её со всех сторон. Усадив нас рядышком с собой и угостив конфетами, она начала рассказывать о том, как идут дела на работе у отца, о деревенских новостях, об общих знакомых. Бабушку больше всего интересовала жизнь дочери Симы, которая недавно переехала на пятую.
- Квартиру им дали рядом с нами. Сима работает бухгалтером в совхозе, - рассказывала леля. - Все бы хорошо, но у нее обнаружили туберкулез легких, врачи укладывают в больницу. Петр протестует, говорит: "Что я буду делать с пацанами?"
- А что он будет делать, если с Симой не дай Бог случись что? - возмутилась мама.
- Мне самой придется ехать к ним и разговаривать, - сказала бабушка. - А так они досидятся .... Петр - то всю жизнь только для себя живет. Эгоист! Про семью не думает.
    Бабушка еще долго бы поносила зятя, если бы леля не сказала самого главного, зачем приехала.
    Она сообщила нам, что комнату, наконец-то, освободили и она её подремонтировала, как смогла и что нам предстоит теперь скорый переезд.
    Лёля побыла недолго. Сославшись на занятость, засобиралась. В сенях они о чём-то пошептались с бабушкой. Лёля вернулась и начала меня одевать. Бабушка суетилась рядом, подавая вещи. Так первый раз я поехала к тёте Тасе в гости на 5-ю ферму, куда мы собирались переезжать.
    Село располагалось в 20 км от Барабинска. Его со всех сторон окружали колки, болота, поля. Первые домишки строили из чего придется. В дело шло все: глина, которую копали за селом и делали саман (большие глиняные кирпичи, которые замешивались с навозом, все лето просушивались на солнце, а на зиму укладывали под крышу, чтобы хорошо просушить). Вот из таких саманных кирпичей восновном строили дома, состоящие из двух комнат. Сени пристраивали из жердей, обмазанных глиной. Поселок, как и все остальные села Барабинского района был построен однотипно - вытянут в одну линию с расположением домов на хорошем расстоянии друг от друга, деревянные избы вперемежку с саманными, с земляными, соломенными, досчатыми крышами, а иногда и совсем без крыш, саманухи, ушедшие по самые окна в землю. Такие дома снесли лишь в 1956 году и на их месте построили добротные деревянные двухквартирники с "удобствами" на улице. Люди радовались и такому жилью, перебираясь из землянок. Надворные постройки состояли из сарая для коровы и теленка, для овец строились загоны, открытые сверху и в самую стуже, загоняли под крышу загона, огороженного досками. Дворы и улицы всегда тщательно выметены, но поскольку дороги были не подняты и не замощены, они постоянно были грязные, смрадные и нередко превращались в сплошное болото, но это не мешало людям поддерживать чистоту внутри жилища. Обувь обычно снимали на крыльце или в сенях. В комнатах полы стелили широкими досками, красили и застилали домоткаными половиками. В селе было много зелени. Почти возле каждого дома росли какие-нибудь деревья и кустарники. Вот в такой деревне, в скором времени, нам предстояло жить.
    А пока тётя крепко прижимала меня к себе, и я заснула. Когда мы приехали на пятую, уже темнело. Лёля занесла меня в дом, сняла верхнюю одежду, обувь и уложила на кровати в кухне.
    Когда я проснулась на следующее утро, то первое, что увидела огромную печь. От неё исходило тепло и какой-то уют. Мне захотелось поглядеть, что находилось под занавеской вверху печки. Я встала с постели и босыми ногами зашлепала по полу. До печки я дойти не успела - в комнату вошел невысокий, плотный мужчина, лет сорока пяти с реденькими волосами на голове, черными зоркими глазами. Это был дядя Вася, лёлин муж.
    Он молча взял меня за руку, подвёл к умывальнику и заставил мыть руки и лицо. Я едва доставала до носика умывальника, вода заливала подмышки, но я старательно мыла глаза, уши, шею, как учили. Потом дядя Вася усадил меня за стол и поставил передо мной кашу. Сам сидел рядом и смотрел,  как я ела, иногда повторял: «Обязательно съешь всё». Потом он начал убирать со стола, а я пошла знакомиться с квартирой, которая состояла из двух небольших комнат. В кухне стояла узкая маленькая кровать, на которой я спала, тумбовый стол и впритык к нему самодельный буфет, из которого почему-то пахло лекарством. В другой комнате, которая называлась залом, было тоже чисто и уютно: посредине стоял круглый стол, застеленный скатертью,  две аккуратно заправленные кровати с горкой подушек; в углу спряталась этажерка с книгами, её прикрывал роскошный цветок, росший в кадке. Три небольших окна освещали комнату. Двухстворчатый шифоньер стоял возле печки. Всё было впритык друг к другу. Осмотревшись, я вернулась на кухню. Дядя Вася, удобно устроившись на кровати, читал журнал. Я тоже полистала книжки, которые лежали на кухонном столе. Они мне не понравились. Всё про машины и запчасти, железки какие-то нарисованы. Открыла шифоньер, порылась в вещах, кое- какие сняла, примерила, но всё было на меня велико. Дома ничего интересного и я пошла на улицу. Прошлась по двору, проверила, нет ли собаки. Заглянула в сарай, в летнюю кухню - везде чистота и порядок. Под крышей, соединявшей летнюю кухню и сарай, ровными рядками уложена поленница дров до самой крыши. В загородке хрюкнул поросёнок. По доскам забралась наверх и заглянула в клетку. У него было чисто, и сам он почему-то был чистый. Я слезла с перегородки, открыла дверку и зашла к поросёнку в клетку. Он доверчиво потянулся ко мне пятачком. Я почесала у него за ухом, он развалился на полу и блаженно захрюкал. Я почесала ему животик.  В клетку залетела курица и, увидев меня, тревожно раскудахталась.
     - Нестись хочешь? - спросила я у курицы. - Иди в своё гнездо и, поймав её, понесла в гнездо, которое было в углу сарая. В нём уже лежало несколько яиц. Курица вырывалась из рук, хлестнув меня крыльями по лицу, и мне пришлось её выпустить. Она испуганно взлетела на поленницу и никак не могла успокоиться, долго ещё кудахтала. А моё внимания уже привлекла маленькая беленькая козочка, лежавшая на высоком ящике, привязанная верёвкой за рожки к крюку, вбитому в стенку сарая. Коза разрешила мне себя погладить, а потом спрыгнула с ящика, подошла ко мне и стала обнюхивать моё платье и тыкаться мордочкой в ладоши.
- Я невкусная, не надо меня нюхать, - уговаривала я козу, опасливо отступая к двери. Коза потихоньку шла за мной и тянулась мордочкой к моим рукам. Привыкла, что её подкармливают постоянно. Идёт Лёля бывало доить корову и про козочку не забывает, несёт ей гостинчик: морковочку, кусочек хлеба, листочек капустный, но мне нечем угостить козочку и я выхожу из сарая, плотно прикрыв дверь.
- Чтобы дать ей вкусненькое? – думаю я, направляясь к дому. Приоткрываю дверь и вижу, что журнал уже валяется на полу, а дядя Вася спит, очки повисли у него на носу. Осторожно снимаю очки, начинаю их примерять, но ничего не вижу, всё сливается перед  глазами, начинает кружиться голова.
- Зачем очки носить, если в них ничего не видно? – недоумеваю я, и вновь водружаю их на нос дяде Васе и опять отправляюсь на улицу, потому что не всё ещё посмотрела. Моё внимание привлекает лестница, ведущая на чердак. Взбираюсь по ступенькам на самый верх, открываю чердачную дверку и залажу на крышу. Кругом опилки, пыль, паутина и много–много разных картонных коробок. Открываю одну из них. Она битком набита старыми вещами: чулки, варежки, носки поточенные молью, шарфы.  Перерыла все вещи, но ничего интересного не нашла, в чем можно было бы пофарсить. В другой коробке я нашла школьные принадлежности: ручки, чернильницы-непроливайки, старые тетради, учебники, огрызки карандашей. Некоторые из них были поструганы. Нашла какую-то книгу и начала раскрашивать картинки, кому-то подрисовала очки, усы, бороды. Но вскоре и это мне надоело, и я опять начала рыться в ящиках, коробках. В одной из них я нашла обувь: туфли, босоножки, шлёпки – всё было в очень хорошем состоянии. Выбираю себе туфельки «по размеру», спускаюсь с крыши и иду в огород, где посажена картошка. Надев туфли, хожу по дорожке, отпечатывая на ней каблучок. «Но меня здесь никто не видит, - думаю я. - Кому бы показать свои туфельки?» Решаю пойти на улицу, хотя Лёля наказывала мне сидеть дома, никуда не уходить. И тут я увидела  дядю Васю, который направлялся в «огуречник» (огород, где были посажены огурцы, морковь, лук). Я быстренько снимаю туфли и прячу их под раскидистый картофельный куст. «Дядя Вася уйдёт в дом, возьму туфли и похожу на улице»,- думаю я. Увидев меня босиком, дядя Вася заставляет меня обуться, но тапочки мои на крыше, не полезешь же за ними при нём, заругает ещё, что по крышам лазаю. Присаживаюсь к грядке и делаю вид, что полю. Дядя Вася уходит в дом, а я быстренько залажу на крышу, собираю в коробки разбросанные вещи, отыскиваю свою обувку и спускаюсь вниз, как ни в чём не бывало. До самого обеда я думала про туфельки, спрятанные в картошке. Пришла на обед с работы Лёля, быстро накрыла стол. Я путалась у неё под ногами, пытаясь рассказать о своих делах, но ей некогда было меня слушать. Пообедав, она ушла, а я опять осталась под присмотром дяди Васи. После обеда он опять спал, читал и совсем не смотрел за мной и ни за что не ругал; даже тогда, когда я нырнула в бочку с водой. Он просто помог мне выбраться из бочки и переодел в сухое платье.
   За ужином я рассказала Лёле чем занималась целый день: и про чердак, и про туфли, и про то, как случайно нырнула в бочку.
- Не надо лазать на чердак, упасть можешь, только и сказала Лёля.
   Вечером, засыпая на огромной кровати, я уже мечтала, как завтра буду играть на чердаке.